К ОСТРОВАМ ЮЖНЫХ МОРЕЙ

В ночь на 30 июля «Кон-Тики» оказался в новой и своеобразной атмосфере. Оглушительный гомон всех морских птиц возвещал нам о приближении чего-то нового. Многоголосый крик птиц был таким живым и земным по сравнению с мертвым скрипом, издаваемым безжизненными канатами. Этот скрип был для нас в течение трех месяцев единственным звуком, заглушавшим шум моря. И луна, словно плывшая вокруг планки на верхушке мачты, казалась нам гораздо больше и круглее, чем обычно. В нашем воображении она была связана с пальмовыми кронами и пылкой романтикой. Она совсем не была такой желтой, когда светила в открытом море холодным рыбам.

Первые пернатые из Полинезии. Вечером, когда они летели к берегу, к своим гнездам, плот держал курс в том же направлении.

В 6 часов Бенгт спустился с верхушки мачты, разбудил Германа и залез в постель. Уже забрезжил день, когда Герман взобрался на скрипящую и качающуюся мачту. Через десять минут он спустился по выбленкам* вниз и дернул меня за ногу:

— Может быть, выйдешь и посмотришь на свой остров?

*Выбленки—тонкие тросы, укрепленные поперек вант и образующие как бы веревочные ступеньки, по которым взбираются на мачту.

Лицо у него так и сияло. Я вскочил, а за мной поднялся и Бенгт, который еще не спал. Нагоняя один другого, мы все трое взобрались так высоко, как только могли, до самого скрещения мачт. Вокруг было множество птиц, и слабая сиренево-голубая дымка на небе отражалась в море, как последнее воспоминание о ночной мгле. По всему горизонту на востоке начал разливаться ярко-красный свет; далее на юго-востоке он стал алым фоном для слабой тени, похожей на черточку, проведенную карандашом по краю моря.

На горизонте - земля! Впервые, после девяноста трех путешествия по океану, мы увидели землю. Это был остров Пука-пука. Ветер и морские течения пронесли нас мимо него, дальше на запад.

Земля! Остров! Мы жадно пожирали его глазами и разбудили остальных. Они выходили из хижины совсем сонные и испуганно озирались вокруг» как будто решив, что мы сейчас уткнемся носом в мель. Горланящие птицы образовали на небе мост между нами и видневшимся вдали островом, который вырисовывался все отчетливее и отчетливее на горизонте, по мере того как красный фон разливался все шире и превращался в золотой, предвещая приближение солнца и дневного света.

Прежде всего мы подумали о том, что остров лежит там, где его не должно было быть. И так как остров не мог передвинуться, то плот, по всей вероятности, подхватило ночью северным течением. Только взглянув на море и на направление волн, мы определили, что в темноте потеряли все шансы на приближение к острову. С того места, где мы находились, ветер не позволял нам вести плот на остров. Нас это нисколько не удивило, потому что море вокруг архипелага Туамоту изобиловало местными сильными течениями, которые крутили в разные стороны каждый раз, когда наталкивались на берег, а многие из них меняли свое направление и тогда, когда встречались с местными приливами и отливами в рифах и лагунах.

Мы изменили курс, хотя знали, что это было бесполезно. В половине шестого солнце вынырнуло из моря и, как это часто бывает в тропиках, сразу начало карабкаться вверх. Остров стоял от нас в нескольких морских милях и имел вид низкой лесной полосы, словно растущей прямо из воды. Деревья стояли тесно друг к другу. Перед ними был песчаный берег, который лежал так низко, что через равные промежутки времени исчезал под волнами. По расчетам Эрика, это был остров Пука-пука — форпост архипелага Туамоту. В «Руководстве по судоходству в Тихом океане за 1940 г.» на двух морских картах, а также по наблюдениям Эрика, для этого острова указывалось четыре совершенно разных местоположения, но так как поблизости не было никаких других островов, не было сомнений, что перед нами Пука-пука.

Взрывов восторга на борту плота не было. Переложив парус и повернув руль, мы молча сидели на мачте или стояли на палубе, уставясь на остров, который имел дерзость внезапно вынырнуть на горизонте среди бесконечного, господствующего над всем моря. Наконец-то мы получили наглядное доказательство, что в течение этих трех месяцев действительно двигались, а не топтались на месте в середине вечно круглой линии горизонта! Мы все были полны теплого чувства удовлетворения, что достигли Полинезии. Но одновременно были и слегка разочарованы: ведь нам приходилось беспомощно покориться тому, что остров лежал перед нами подобно миражу, а нам нужно было продолжать свое неуклонное движение на запад.

Сразу же после восхода солнца слева от центра острова, над вершинами его деревьев, поднялся густой, черный столб дыма. Мы следили за ним и думали, что местные жители только что встали и начали готовить завтрак. Мы не знали тогда, что они заметили нас со своих наблюдательных постов и дым был сигналом приветствия и приглашения высадиться на берег. Около 7 часов утра мы почувствовали слабый запах дыма горящего дерева борео. Он разбудил во мне дремавшие воспоминания о костре на берегу Фатухивы. Через полчаса до нас донесся запах леса и свеженарубленных дров. Остров начал уменьшаться и был у нас уже за кормой; до нас доносились с него трепещущие дуновения ветерка. По меньшей мере в течение четверти часа Герман и я сидели, прилипнув к самой верхушке мачты, и пропускали через свои ноздри теплый запах листьев и зелени. Это была Полинезия, чудесный, сладостный запах сухой земли, после девяноста трех просоленных суток плавания. Бенгт, забравшись в спальный мешок, храпел. Эрик и Турстейн лежали в хижине на спине и размышляли, а Кнут то выбегал, то возвращался, то вдыхал запах листьев, то делал записи в своем дневнике.

В тот вечер Бенгт заявил, что он мечтает о столе и стуле. Очень было утомительно читать, переворачиваясь то на спину, то на живот. Однако он все же был доволен тем, что нам не удалось высадиться на сушу: ему оставалось прочесть еще три книги. Между тем Турстейну вдруг захотелось яблока, а я проснулся от того, что определенно почувствовал восхитительный запах бифштекса с луком; потом оказалось, что так пахла моя грязная рубашка.

Уже на следующее утро мы заметили два новых облака, которые поднимались над горизонтом, словно клубы пара от двух паровозов. Карта подсказала, что они поднимались над двумя коралловыми островами Фангахина и Ангатау. Облако над Ангатау было для нас более благоприятным с точки зрения направления ветра, и поэтому мы легли курсом на этот остров, закрепили кормовое весло и наслаждались великолепным спокойствием широкого Великого океана. Жизнь на бамбуковой палубе «Кон-Тики» в этот прекрасный день была столь хороша, что мы жадно впитывали все впечатления, уверенные в скором окончании путешествия, что бы ни ожидало нас впереди.

Три дня и три ночи держали мы курс на облако над Ангатау; погода была изумительной, весло само управляло плотом, морское течение не строило нам никаких козней. На четвертое утро, когда Турстейн в шесть часов утра сменял Германа, стоявшего на вахте от четырех до шести, тот сказал, что он как будто видел при лунном свете контуры низкого острова. Сразу же после восхода солнца Турстейн просунул голову в хижину и крикнул:

— Земля!

Мы все бросились на палубу, и то, что представилось нашим взорам, заставило нас в одно мгновенье поднять все флаги. Сначала мы подняли на корме норвежский, затем на самой верхушке мачты — французский, так как мы приближались к колонии Франции. Вскоре свежий пассат играл всей нашей коллекцией флагов: шведским, американским, английским, перуанским и вымпелом Explorers Club. На палубе никто не сомневался, что «Кон-Тики» имеет праздничный вид. На этот раз остров лежал идеально, как раз там, куда направлял курс плот.

"Кон-Тики" снова приближается к земле. Мы подошли к французскому острову Ангатау и подняли флаги. Наконец-то мы были в Полинезии!

Он был немного дальше от нас, чем остров Пука-пука, когда тот появился перед нами четыре дня назад при восходе солнца. По мере того как солнце поднималось, зеленое зарево в туманном небе над островом становилось все отчетливее. Это было отражение спокойной зеленой лагуны, лежавшей внутри кольцевого рифа. Такие лагуны отражаются иногда в виде миражей на тысячи метров вверх, что давало возможность древним мореплавателям определять местонахождение острова за несколько дней до его появления на горизонте.

Часов в десять утра мы снова встали у кормового весла — необходимо было решить, к какой части острова мы направляемся. Мы уже различали отдельные кроны и видели ряды освещенных солнцем деревьев, выступавших на фоне густой листвы.

Мы знали, что где-то между нами и островом находится опасный подводный риф, лежавший в засаде против всех, кто приближался к мирному острову. Этот риф лежал на пути свободно катившихся с востока крутых волн, которые, встречаясь с ним, спотыкаются, вздымаются к небу и, пенясь и грохоча, переваливают через острые кораллы. Многие корабли в районе архипелага Туамоту попадались в ловушку подводных рифов и разбивались в щепки о кораллы.

С моря нам не было видно коварной западни. Мы шли, следуя направлению волн, и видели лишь их круглые, поблескивавшие на солнце гребни, которые исчезали на пути к острову, И кольцеобразный риф и пляска ведьм, которую исполняли на нем волны, были совершенно скрыты от нас вздымающимися рядами широких гребней волн. Но у обеих оконечностей острова, где берег нам был виден в профиль как с севера, так и с юга, мы заметили, что море в нескольких сотнях метров от острова представляет собой сплошную бурлящую массу воды, высоко взлетающую в воздух.

Мы пошли так, чтобы обойти бурлящий котел у южной оконечности острова, надеясь, что нам удастся .проскочить вдоль рифа и подойти к острову с подветренной стороны или, по крайней мере, попасть в более мелкое место, где можно будет приостановить плот с помощью самодельного якоря и подождать, пока ветер изменит направление.

Около полудня мы находились на таком расстоянии, что могли рассмотреть в бинокль растительность острова — пышные зеленые кустарники на фоне густой рощи молодых кокосовых пальм. На берегу перед ними на светлом песке лежали огромные коралловые глыбы. Кроме белых птиц, паривших в воздухе над пальмами, никаких других признаков жизни не было.

Часам к двум мы приблизились настолько, что могли идти вдоль острова с наружной стороны опасного рифа-барьера. Чем ближе мы подплывали к острову, тем сильней становился грохот прибоя. Этот грохот сначала напоминал беспрерывно низвергающийся водопад, затем нам стало казаться, что параллельно с нами, в нескольких сотнях метров от нашего плота, несется экспресс. Мы видели за крутыми разбивающимися гребнями волн белые фонтаны воды, высоко скакавшие в воздух с нашей стороны, там, где громыхал экспресс.

На корме у руля стояли двое. Они были за бамбуковой хижиной и не видели, что делается впереди. Эрик в качестве признанного морехода, пристроившись на кухонном ящике, подавал рулевому команду. Наш план был очень прост: держаться как можно ближе к опасному рифу. На мачте постоянно находился наблюдатель. высматривая брешь или проход в рифе, в который плот мог бы проскользнуть. Течение, к счастью, несло нас вдоль рифа. Неустойчивые килевые доски все же позволяли нам поворачивать плот в обе стороны под углом примерно в 20° к ветру, а ветер дул вдоль рифа.

Эрик вел плот зигзагами, имея в виду, что нас могло затянуть к рифу, а мы с Германом вышли на резиновой лодке, привязанной канатом к плоту. Каждый раз, когда плот был на галсе, направленном к рифу, нас подбрасывало, и мы подходили так близко к гремящему барьеру-рифу, что ясно видели зеленую стеклянную стену воды, откатывавшуюся от нас. Когда волны уходили, риф обнажался и напоминал разрушенную баррикаду из ржавого железа. Вдоль берега, насколько видел глаз, мы не могли обнаружить в рифе ни бреши, ни прохода. Отпустив шкоты с правого борта и натягивая их с левого, Эрик перекладывал парус, а рулевые помогали кормовым веслом. Таким образом, «Кон-Тики» поворачивался носом в сторону моря, и нас выносило из опасной зоны до следующей попытки проникнуть за риф.

Всякий раз, когда «Кон-Тики» несло на риф и отбрасывало обратно, у нас, сидящих в лодке, душа уходила в пятки: ведь мы подходили все ближе и чувствовали, как волны становились все выше и яростнее, удары их все ускорялись. Нам казалось, что Эрик слишком близко подходит к рифу, нет никакой надежды спасти «Кон-Тики», нас вот-вот затянет и мы разобьемся об этот проклятый красный риф. Но Эрик повторял свой изящный маневр, и «Кон-Тики» снова уходил в море, подальше от места, где его могло затянуть к рифу. Мы двигались так близко вдоль берега острова, что видели каждую мелочь на берегу, но его райская красота была недосягаема из-за лежащего между нами пенящегося вала.

Приблизительно в три часа в пальмовом лесу появился просвет, и мы впервые увидели голубую водяную гладь лагуны. Окружающий ее риф был все так же непреодолим и все так же, зловеще пенясь, скрежетал своими кроваво-красными зубами. Ни одного прохода. Скоро и просвет в лесу исчез, а мы с попутным ветром двигались и двигались вдоль острова. Затем пальмовый лес стал редеть, и мы смогли еще раз заглянуть внутрь кораллового острова. Мы увидели широкую, красивую лагуну с соленой водой, похожую на большое молчаливое горное озеро, обрамленное колышущимися кокосовыми пальмами и блестящим песком. Заманчивый зеленый пальмовый остров окружал широким песчаным кольцом гостеприимную лагуну и, в свою очередь, был окружен вторым кольцом — кроваво-ржавым мечом, защищавшим вход в земной рай.

Весь день мы шли зигзагами вокруг Ангатау и очень близко ощущали его прелесть — сейчас же за входом в хижину. Солнце бросало свои лучи на пальмы, и весь остров казался нам радостным и райским. Когда маневрирование нашего плота превратилось в установившуюся привычку, Эрик достал свою гитару и стал на палубе в огромной перуанской соломенной шляпе, наигрывая и напевая сентиментальные песенки Южных морей, а Бенгт готовил на краю плота праздничный обед.

Идиллия. Хессельберг в свободное от вахты время распевает любимую песню Раабю: "Девушка из Гаваны".

Мы открыли старый кокосовый орех из Перу и выпили за здоровье молодых свежих орехов, еще висевших на деревьях острова. Огромное впечатление на нас, шестерых, прибывших с моря, произвела царившая вокруг атмосфера: покой царил над большим зеленым пальмовым лесом, твердо стоявшим на земле и простиравшимся перед нами во всем своем великолепии. Покой царил среди белых птиц, паривших над верхушками пальм; покой был и над зеркальной лагуной, и над мелким песком берега, и над злобным красным рифом с его канонадой и барабанным боем. Полученное нами от всего этого впечатление никогда не изгладится из нашей памяти. Не было сомнений в том, что мы находились уже на противоположной стороне атолла и перед нами был самый настоящий остров Южных морей.

Удастся ли вам выйти на берег или нет, не имело значения. Как бы то ни было, мы прибыли в Полинезию, а просторы океана остались навсегда позади нас.

Волею судеб торжественный день прибытия к Ангатау оказался девяносто седьмым днем нашего путешествия. Но ведь еще в Нью-Йорке мы рассчитывали достигнуть полинезийских островов при теоретически идеальных условиях на девяносто седьмой день.

Примерно в пять часов вечера мы прошли мимо двух стоявших на берегу между деревьями хижин, крытых пальмовыми листьями. Не было видно ни дыма, ни какого-либо другого признака жизни.

В половине шестого плот снова подходил к рифу. Мы приближались к западной оконечности острова и решили еще раз поискать, нет ли прохода в лагуну. Солнце висело так низко, что слепило глаза, а за последним мысом, где море билось о риф, появилась небольшая радуга. Нам видны были лишь очертания острова. На берегу показалась неподвижная группа черных точек. Вдруг одна из них медленно двинулась к воде, в то время как другие бросились к лесу и исчезли. Это были люди! Мы пошли вдоль рифа настолько близко к лесу, насколько у нас хватило смелости. Ветер затих, и мы почувствовали, что нас может сейчас затянуть к острову. Мы увидели, как на воду спустили каноэ, в него прыгнули два человека и стали грести к рифу с внутренней его стороны.

Сначала они шли вдоль рифа, затем резко изменили направление, и мы увидели, как каноэ быстро поднялось в воздух, скользнуло в проход в рифе и направилось в нашу сторону.

Значит, проход был! Единственная наша надежда! Теперь мы видим всю деревню, раскинувшуюся между пальмами. Но тени уже становились более длинными.

Двое людей, находившихся в каноэ, махали нам руками. Мы усиленно отвечали тем же, и они погнали скорее свое суденышко. Это была полинезийская лодка с балансиром, а в ней две коричневые фигуры в фуфайках гребли изо всех сил, сидя лицом к нам. Нас опять ожидали трудности из-за незнания языка. Из всех нас я один помнил несколько слов на диалекте Маркизских островов, и то потому, что я жил на острове Фатухива. Но полинезийский язык трудно помнить, а в наших скандинавских странах не могло быть и речи о применении его на практике.

Завидев удивительное судно из далекой страны, несколько местных жителей вышли нам навстречу на каноэ. К закату солнца в море было четыре легких каноэ с полинезийцами, стремившимися помочь нам попасть на берег. Но "Кон-Тики" снова унесло в море, и вскоре Ангатау исчез за нашей кормой.

Мы почувствовали некоторое облегчение, когда каноэ стукнулось о край плота и оба гребца прыгнули на борт; один из них, ухмыляясь, протянул свою коричневую руку и крикнул по-английски:

- Good night!*

*Доброй ночи! (англ.)

*Вы говорите по-английски? {англ.)

Человек снова улыбнулся и кивнул головой.

— Ангатау? — спросил я и указал на остров.

— Х'ангатау, — кивнул островитянин утвердительно.

Эрик тоже гордо кивал головой. Он, оказывается. был прав: мы действительно находились в том самом месте, которое Эрику подсказало солнце.

Этим исчерпывались познания, полученные мной на острове Фатухива, и эти слова должны были означать: «Хотеть... пойти... на землю...»

Гребцы указали на невидимый проход в рифе, и мы, переложив кормовое весло, решили попытать счастья.

В тот же момент с острова подул свежий ветер, над лагуной показалось маленькое дождевое облако. Ветер угрожал отогнать нас от рифа, и мы заметили, что «Кон-Тики» поворачивается не под тем углом, который был необходим, чтобы мы могли подойти к устью прохода в рифе. Мы пытались стать на якорь, но якорный канат не дотянул. Пришлось взяться за весла, и поскорее, пока ветер не совсем разошелся. В один миг мы спустили парус, и каждый из нас взял по большому веслу. Я хотел дать по веслу и обоим островитянам, которые наслаждались полученными от нас сигаретами.

Но они только энергично мотали головой, указывая направление, куда нужно быстро идти, и, казалось, были чем-то смущены. Я показал знаками, что мы все должны грести, и повторял слова: «Хотеть... .пойти... на землю». Тогда более решительный из них нагнулся и, вращая правой рукой в воздухе, произнес:

— Тр-р-р-р-р-р-р-р!

Нельзя было сомневаться в его желании, чтобы мы завели мотор. Островитяне думали, что находятся на борту какого-то странного, глубоко сидящего в воде судна. Мы потащили их на корму и показали, что у нас под бревнами нет ни винта, ни корпуса. Они были страшно изумлены, немедленно бросили свои сигареты и кинулись к нам; и вот уже с каждой стороны плота сидели и гребли по четыре человека. В это время солнце опустилось по вертикальной линии в море за мысом, и ветер со стороны острова подул еще сильней. Было не похоже, чтобы мы двинулись вперед хотя бы на сантиметр. Местные жители вдруг прыгнули в свое каноэ и исчезли. Смеркалось, и мы опять были одни на плоту и гребли как бешеные, чтобы нас снова не унесло в море.

Когда остров погрузился во мрак, из-за рифа появились четыре каноэ, и вскоре на плоту оказалась толпа полинезийцев. Все они протягивали нам руки и хотели сигарет, С этими ребятами, хорошо знакомыми с местными условиями, мы себя почувствовали вне опасности. Они-то уж не допустят, чтобы плот унесло далеко в море. Сегодня вечером мы наверняка будем на острове.

Не теряя времени, мы привязали все четыре остроконечных каноэ канатами к носовой части «Кон-Тики», и они, как собачья упряжка, рассыпались веером перед плотом. Кнут вскочил в резиновую лодку и втиснулся в качестве упряжной собаки между каноэ. А мы снова заняли свои места на боковых бревнах «Кон-Тики» и взялись за весла. Так началась ожесточенная борьба с восточным ветром, который столько времени был для нас попутным.

Было совершенно темно. Луна еще не показывалась. Дул свежий ветер. На берегу собрались все жители деревни. Они набрали хворосту, разожгли огромный костер, чтобы мы могли найти проход в рифе. Громоподобный грохот, рождавшийся у рифа, доносился до нас со всех сторон во мраке и казался непрестанным шумом водопада, который все усиливался и усиливался.

Мы не видели людей, сидевших в каноэ и тянувших нас вперед, но мы слышали, что они во весь голос пели бодрые, боевые полинезийские песни. Мы слышали, что и Кнут им подтягивал. Каждый раз, когда утихали звуки полинезийской песни, до нас доносился одинокий голос Кнута, певшего в хоре полинезийцев на норвежском языке: «Мы отважно шагаем впере-е-ед!» В дополнение к этому разноголосью мы затянули на плоту «У бэби Тома Броуна был прыщик на носу», С веселым смехом и пением и белые и коричневые еще сильнее налегли на весла.

Настроение было великолепным. Девяносто семь суток! Прибыли в Полинезию! Сегодня вечером в деревне будет праздник. Местные жители ликовали и кричали в полном восторге. К Ангатау суда приходили лишь один раз в год: обычно это была шхуна из Таити, которая забирала кокосовые орехи. А сегодня вокруг костра на берегу будет настоящий праздник.

Но резкий ветер упорно не стихал. Мы работали так, что ныли все суставы. Мы не сдавались, но костер не приближался, а грохот с рифа доносился с прежней силой. Постепенно песня затихла, стало совсем тихо. Людям оставалось только грести. Костер не приближался. Он скакал то вверх, то вниз, когда волны то поднимали, то опускали нас. Прошло три часа, и было уже девять часов вечера. Столь блестяще начатая попытка не удалась. Мы выбились из сил.

Мы объяснили местным жителям, что нужно позвать на помощь еще людей. Они ответили, что в деревне народу много, но на всем острове только четыре каноэ.

Тогда из темноты вынырнул на резиновой лодке Кнут. У него возникла следующая мысль. Он пойдет на остров на своей лодке и привезет пять-шесть местных жителей.

Это было слишком рискованно. Кнут не был знаком с местными условиями, и ему никогда не добраться в такой непроглядной тьме до прохода в коралловом рифе. Тогда он предложил взять с собой вожака местных жителей, который укажет ему дорогу. Мне и эта идея показалась ненадежной, потому что у островитян не могло быть такого опыта, чтобы провести неуклюжую резиновую лодку через узкий и опасный проход. Но я попросил позвать вожака, который греб где-то в темноте впереди плота, и узнать его мнение о создавшемся положении. Было ясно, что мы больше не могли сдерживать плот и его уносило в море.

Кнут исчез в темноте, чтобы найти вожака. Прошло много времени, а он не возвращался. Мы начали громко его звать, но, кроме кудахтающего хора полинезийцев, ничего не было слышно. Кнут пропал где-то во мраке. Но мы все же поняли, что случилось. В шуме, гаме и грохоте Кнут неправильно понял данное ему указание и отправился вместе с вожаком к острову. Звать и кричать было бесполезно: там, где находился теперь Кнут, все звуки поглощались грохотом прибоя.

В один миг мы достали фонарь для сигнализации, один из нас залез на мачту и начал сигнализировать по азбуке Морзе: «Возвращайся обратно! Возвращайся обратно!»

Но никто не возвращался; двоих гребцов не было, третий занимался сигнализацией, а остальные выбились из сил. Мы бросили в море несколько палочек и увидели, что нас медленно, но верно относит от острова. Костер все уменьшался. Шум от прибоя у рифа стал тише. И чем дальше мы отходили из-под защиты пальмового леса, тем крепче завладевал нами неизменный восточный ветер. Мы его снова узнали, он сейчас уже был таким, как в открытом море. Мы постепенно начинали понимать, что нет почти никакой надежды... Нас несло в море. Но весла бросать нельзя: надо всеми силами тормозить движение плота в открытое море, пока не вернется Кнут.

Прошло пять минут... Десять минут... Полчаса.

Костер становился меньше, а иногда, когда мы скользили вниз, в ложбину волны, он совсем исчезал. От прибоя доходило неясное бормотанье. Показалась луна. Мы увидели ее диск за верхушками пальм на берегу, но небо казалось затуманенным и было наполовину затянуто тучами.

Мы слышали, как островитяне начали что-то бормотать и совещаться между собой. Вдруг мы заметили, что экипаж одного из каноэ отвязал канат и исчез. В остальных каноэ люди были измучены и измотаны и уже не могли работать в полную силу. «Кон-Тики» продолжал двигаться в открытое море.

Вскоре и остальные три каната ослабели, и все три каноэ стукнулись о плот. Один из островитян поднялся на борт и, мотнув головой, спокойно сказал:

— Иута. На землю!

Он озабоченно посмотрел в сторону костра, который теперь исчезал на более длительный срок. Нас относило все быстрее. Прибой молчал. Только волны шумели, как прежде, да канаты «Кон-Тики» скрипели и стонали.

Мы дали островитянам сигарет, и я наскоро написал записку, которую они должны были взять с собой и передать Кнуту, если найдут его.

Я писал:

Мы рассчитывали, что всегда готовые оказать помощь жители острова согласятся взять Кнута к себе в каноэ, если они вообще сочтут возможным выйти в море; а если не сочтут, то для Кнута было бы безумием отправиться одному догонять убегающий плот.

Островитяне взяли записку, прыгнули в свои каноэ и исчезли в ночном мраке. Последнее, что мы слышали, был резкий голос первого нашего друга, который вежливо желал нам из мрака:

Остальные, не будучи столь блестящими языковедами, ограничились восхищенным бормотаньем. И опять все стало тихо. До нас не доносилось никаких звуков, как и в те дни, когда мы находились в 2 тысячах морских миль от ближайшей земли.

Бессмысленно было нам вчетвером продолжать работать веслами при сильнейшем ветре в открытом море, но подачу световых сигналов с мачты мы не прекращали. Мы уже не решались сигналить: «Возвращайся обратно!», а посылали лишь равномерно мигающие сигналы. Тьма стояла кромешная. Луна показывалась лишь изредка из-за гряды облаков. По всей вероятности, над нами висело облако Cumuiuniinbus острова Ангатау.

В десять часов мы потеряли последнюю маленькую надежду встретиться с Кнутом, в полном молчании сели на край плота и сжевали несколько печений. Поочередно залезали на мачту и подавали световые сигналы.

Без широкого паруса с изображением Кон-Тики мачта казалась голой и безжизненной.

Мы решили посылать световые сигналы всю ночь, посылать до тех пор, пока не найдется Кнут. Мы не хотели верить, что он погиб в бурном прибое. Кнут всегда причаливал к берегу и выходил невредимым, имел ли он дело с бурунами или с грозным морем. Но нам было страшно подумать, что он остался один среди коричневых островитян на заброшенном островке Тихого океана. Как нелепо получилось! После такого длительного путешествия все наши достижения заключались в том, что мы оставили Кнута на одном из, уединенных островков Южных морей, а сами отправились дальше. Не успели первые полинезийцы улыбнуться нам на плоту, как должны были очертя голову удирать, чтобы не стать жертвой неукротимого и неутомимого движения «Кон-Тики» на запад. Действительно, чертовское положение! Этой ночью канаты так страшно скрипели... Никто из нас не собирался спать.

Было уже половина одиннадцатого. Бенгт спускался с качавшейся мачты, закончив свою очередную вахту. Вдруг все мы вздрогнули: мы ясно слышали голоса откуда-то с моря и из мрака. Вот опять... Говорили полинезийцы. Мы закричали изо всех сил куда-то в ночь. Нам ответили. Среди незнакомых голосов мы узнали голос Кнута! От восторга мы готовы были, как говорится, шляпу съесть. Усталости как не бывало. Все собравшиеся грозовые тучи исчезли. Что из того, что нас отнесло от острова Ангатау? В океане еще много островов. Теперь наши девять любящих путешествовать бальзовых бревен могут плыть куда угодно — нас будет опять шестеро на борту.

Из мрака выпорхнули, танцуя по волнам, три каноэ, и Кнут первым вскочил на любимый, старый «Кон-Тики», а за ним шесть коричневых островитян. Рассказывать не было времени, нужно было одарить островитян: они спешили отправиться в свое бесстрашное путешествие обратно на остров. В темноте, не видя ни земли, ни света, вряд ли видя звезды, они должны были грести наугад, против ветра и волн, пробивая себе путь, пока не заметят огонь костра. Мы обильно снабдили их продуктами, сигаретами и другими подарками. Каждый из них, прощаясь, долго тряс нам руки.

Они явно беспокоились за нас и, указывая на запад, объясняли, что мы двигаемся навстречу опасным рифам. Вожак со слезами на глазах подошел ко мне и трогательно поцеловал меня в щеку. Затем они вскочили в свои каноэ, и снова остались мы вшестером одни на плоту...

Мы предоставили плоту двигаться вперед по воле волн и сели слушать рассказ Кнута о его похождениях.

Кнут добросовестно отправился на резиновой лодке к острову, взяв с собой вожака островитян. Тот сидел на маленьких веслах и греб к проходу в рифе, как вдруг Кнут, к своему удивлению, увидел сигналы с «Кон-Тики» — приказ возвращаться. Он знаками показал темнокожему гребцу, что надо вернуться, но тот отказался. Тогда Кнут сам бросился к веслам, но островитянин оттолкнул его, и Кнут сообразил, что бессмысленно вступать в борьбу, находясь среди разбивающихся о риф бурунов. Танцуя на волнах, лодка шла в проход в рифе, и наконец волны подняли ее на коралловую глыбу на самом острове. Множество островитян ухватились за резиновую лодку и втащили ее быстро на берег, и вот Кнут стоит под пальмами, окруженный огромной толпой местных жителей, болтающих на непонятном языке. Коричневые босые мужчины, женщины всех возрастов и дети толпились вокруг него, щупали его рубашку и брюки. Сами они были одеты в старую, поношенную европейскую одежду, но на острове не было ни одного белого.

Кнут обратился к самым приятным и сильным на вид островитянам и знаками попросил их отправиться с ним на резиновой лодке вдогонку за «Кон-Тики». В это время подошел, переваливаясь, рослый, тучный мужчина. Кнут решил, что он был вождем — у него на голове была старая форменная фуражка, и он говорил громко и властно. Все расступились перед ним. Кнут объяснил по-норвежски и по-английски, что ему нужны люди и он хочет вернуться на плот, пока он не ушел в море. Вождь широко улыбался, но не понял ни слова, и, несмотря на отчаянные протесты Кнута, вся толпа уволокла его с собой в деревню. Здесь его встретили и красивые девушки Южных морей, принесшие свежие фрукты, и собаки, и свиньи, и куры. Было ясно, что островитяне решили сделать жизнь Кнута как можно приятнее, но Кнут не соблазнялся, он думал лишь о плоте, уходящем все дальше на запад. Замысел островитян был очевиден. Им было скучно, и они знали, что на судах белых людей бывает много хороших вещей. Они думали: если им удастся удержать Кнута, то другие придут за ним на своем странном судне. Они очень хорошо понимали, что ни одно судно не оставит белого человека на таком уединенном маленьком острове, как Ангатау.

После целого ряда приключений Кнуту, окруженному поклонниками обоего пола, все же удалось вырваться и пробиться к резиновой лодке.

Трудно было не понять его международный язык и жесты; он должен вернуться, и он вернется на то странное судно, которое так спешило, что с места в карьер помчалось дальше.

Островитяне попытались пойти на хитрость: они стали объяснять знаками, что оставшиеся на плоту подходят к острову с другой стороны мыса. На одно мгновенье Кнут был сбит с толку. Но вот с берега, где женщины и дети поддерживали огонь, донеслись оживленные голоса. Это вернулись три каноэ, и один из гребцов передал Кнуту записку. Кнут находился теперь в отчаянном положении. Он получил указание не выходить одному в море, а все островитяне наотрез отказались сопровождать его.

Между островитянами завязался оживленный спор. Те, кто выходил в море и видел плот, прекрасно понимали, что бесполезно пытаться задерживать Кнута, рассчитывая залучить таким образом и остальных на берег. Спор закончился тем, что обещания и угрозы Кнута с международными интонациями в голосе заставили гребцов трех каноэ отправиться с ним на своих суденышках вдогонку за «Кон-Тики». Тропической ночью с резиновой лодкой, плясавшей на буксире, они наконец вышли в море. Островитяне стояли безмолвно на берегу вокруг потухающего костра и смотрели, как их новый светловолосый друг исчезает с той же быстротой, как и появился.

Уже далеко в море, когда каноэ поднялись на греб не волны, один из сопровождавших Кнута островитян увидел световой сигнал с плота. Узкие и стройные полинезийские каноэ, с балансиром, разрезали воду, как нож, но тем не менее Кнуту показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он наконец снова почувствовал под ногами круглые толстые бревна «Кон-Тики».

— Ну как, хорошо повеселился на берегу? — завистливо спросил Турстейн.

— Угу! — ответил Кнут. — Посмотрел бы ты, какие там девушки!

Мы не стали поднимать паруса, убрали кормовое весло, забрались в хижину и заснули, как валуны на острове Ангатау.

Трое суток мы плыли по океану, не видя земли.

Нас несло прямо на зловещие рифы Такуме и Рароиа, протянувшиеся огромным барьером на 40 — 50 морских миль поперек нашего пути. Мы делали отчаянные попытки провести плот севернее, чтобы избегнуть опасного рифа. И одно время казалось, что нам это удастся. Но однажды ночью вахтенный влетел в хижину и поднял всех на ноги.

Ветер переменился. Мы плыли прямо на риф Такуме. Начался дождь, и видимость была плохая. Но риф был где-то неподалеку.

Ночью заседал «военный совет». Теперь стоял вопрос о жизни и смерти. Обойти риф с севера было немыслимо. Единственное, что мы могли еще сделать, — это изменить курс и попытаться обойти его с юга. Мы поставили парус, изменили положение кормового весла и начали наше опасное путешествие вдоль рифа. Нас подгонял переменный северный ветер.

Если восточный ветер снова подует, прежде чем мы пройдем все 50 морских миль рифа, то мы неминуемо окажемся во власти прибоя.

Мы договорились о всех мерах, которые необходимо будет принять в случае, если авария станет неминуемой, и решили любой ценой держаться на «Кон-Тики». Взбираться на мачту было нецелесообразно, потому что нас стрясет с нее, как загнивший плод, но мы решили крепко уцепиться за мачтовые штаги, когда волны начнут на нас обрушиваться. На палубе мы приготовили резиновую лодку, уложив в нее небольшой водонепроницаемый радиопередатчик, немного продовольствия, бутылки с водой и ящик с медикаментами. Мы рассчитывали на то, что волны сами пригонят лодку к суше и она будет ждать нас, если нам удастся перебраться через риф невредимыми, но с пустыми руками. На корме «Кон-Тики» прикрепили длинный канат с буйком, который также, вероятно, будет выброшен на сушу, так что мы сможем задержать деревянные части плота, если он будет выброшен на риф. Договорившись обо всем, мы забрались обратно в постели, оставив под дождем на палубе вахтенного у руля.

Пока ветер дул с севера, мы медленно скользили вдоль фасада кораллового рифа, который подкарауливал нас на горизонте. Однако в полдень ветер затих, а затем начал дуть с востока. По вычислениям Эрика, мы уже столько прошли, что у нас теперь была надежда обойти риф Рароиа с юга.

С наступлением ночи начались сотые сутки нашего пребывания на море.

Ночью я проснулся от какого-то безотчетного чувства беспокойства и тревоги. С волнами действительно происходило что-то странное. «Кон-Тики» шел иначе, чем обычно в подобных же условиях. Мы уже привыкли к тому, что у него был определенный ритм. Теперь этот ритм был нарушен. Я подумал, что причиной этого, может быть, было обратное течение от острова, и все время выходил на палубу и взбирался на мачту. Но я видел лишь одно море. И все же я не мог спокойно уснуть. Время шло...

Около шести часов на рассвете Турстейн неожиданно свалился с мачты. Далеко впереди он увидел цепочку островков, покрытых пальмами. Прежде всего мы повернули кормовое весло, насколько это было возможно, чтобы идти на юг. То, что Турстейн видел, по-видимому, были мелкие коралловые островки, раскинувшиеся, как жемчужное ожерелье, позади рифа Рароиа. Нас наверняка уносило течением, направлявшимся на север.

В половине восьмого вдоль всего горизонта на западе показалась целая цепь островков, покрытых пальмами. Самый южный из них лежал на нашем курсе, и от него по всему горизонту справа от нас были острова и группы пальм, которые постепенно превращались в точки и исчезали в северном направлении. Ближайший островок находился от нас на расстоянии 4— 5 морских миль.

Забравшись на мачту, мы убедились, что, хотя нос плота и был направлен на самый крайний остров в цепи, все же снос плота в сторону был настолько велик, что мы двигались не в том направлении, куда смотрел нос. По сути дела нас сносило наискось прямо на риф. Если бы килевые доски были у нас в порядке, можно было бы справиться со сносом плота, но лезть под него, чтобы закрепить килевые доски новыми оттяжками, — бессмысленно: акулы следовали за нами по пятам.

Мы понимали, что нам остается пробыть на- плоту «Кон-Тики» считанные часы. Нужно было использовать их для того, чтобы подготовиться к неизбежной катастрофе — крушению на коралловом рифе. Каждый из нас знал, что ему делать, когда настанет критический момент. Каждому были даны определенные обязанности. Никто не будет суетиться, наступая другому на пятки, когда настанет роковая минута и каждая секунда будет на счету.

«Кон-Тики» нырял вверх и вниз, вверх и вниз, повинуясь порывам ветра. Уже не было сомнения, что мы попали в водоворот, образующийся обычно около рифа, — волны набегали и наскакивали на откатывающиеся массы воды, которые уже успели удариться об окружающую их стену.

Шли по-прежнему под парусом, в надежде, что нам все же удастся обойти риф. Мы подходили, хотя и боком, все ближе и ближе к нему и увидели с мачты. что вся цепь коралловых островов тесно связана, частью под водой, частью над ней, коралловым рифом, который тянулся, как мол, там, где море было белым от пены и прыгало высоко в воздух.

Риф Рароиа имеет форму овала, диаметром 40 километров. Длинной своей стороной он обращен к востоку, в ту сторону, откуда мы пришли. В ширину риф, тянувшийся от горизонта к горизонту, имел всего лишь несколько сот метров, и за ним, вокруг тихой лагуны, расположилась цепь идиллических мелких островков,

Со смешанным чувством наблюдали мы, как впереди нас по всему горизонту риф безжалостно рвал и швырял в воздух голубой Тихий океан. Я знал, что нас ожидало. Я уже бывал на архипелаге Туамоту и много раз наблюдал с берега великолепное зрелище, открывавшееся на востоке: буруны надвигались с Тихого океана и разбивались о риф. На юге один за другим появились новые острова и рифы. Мы, очевидно, находились у середины фасада кораллового рифа.

На борту «Кон-Тики» были сделаны все приготовления к окончанию путешествия. Все ценное мы снесли в хижину и прочно привязали. Документы и бумаги, а также пленки и другие портящиеся от воды вещи мы запаковали в водонепроницаемые мешки. После этого мы укрыли всю бамбуковую хижину парусиной, закрепили ее особенно прочным тросом. Когда наконец исчезла последняя надежда, мы подняли палубу и обрубили тросы, поддерживавшие килевые доски. Вытащить их на палубу оказалось очень трудно, потому что они густо обросли огромными ракушками. Теперь, когда килевые доски были убраны, наш плот сидел в воде, как обычные бревна на плаву, и поэтому ему было легче перебраться через риф. Лишившись паруса и килевых досок, плот повернулся бортом к ветру и стал беспомощной добычей ветра и волн.

Мы выбрали самый длинный трос и привязали его одним концом к самодельному якорю, а другим к основанию мачты с правого борта; после спуска якоря плот должен был войти в буруны кормой. Якорь был сделан из пустых баков для воды, наполненных использованными батарейками и другими тяжелыми предметами, и из связанных накрест тяжелых мангровых бревнышек.

Приказ номер один — первый и последний на плоту — гласил: «Держись за плот». Что бы ни случилось, мы должны были крепко держаться на плоту, предоставив девяти бревнам принять на себя удар при столкновении с рифом. С нас было достаточно, если мы выдержим удары волн. Прыгать за борт было равносильно самоубийству, потому что мы немедленно стали бы беспомощной жертвой прибоя, который принялся бы швырять нас об острые кораллы. Бессмысленно было бы спасаться и в резиновой лодке, потому что она или будет опрокинута крутыми волнами, или вместе с нами разорвана рифом в клочья. А бревна рано или поздно будут выброшены на берег, а с ними и мы, если ухитримся крепко на них удержаться.

В течение нескольких напряженных часов мы беспомощно, боком, шаг за шагом шли к рифу. На борту царила поразительная тишина. Молча, перебрасываясь лишь необходимыми замечаниями, входили мы в хижину и выходили из нее, занятые своей работой. Серьезность лиц показывала, что никто не пребывал в неведении относительно того, что нас ожидало, а отсутствие паники говорило за то, что все мы приобрели непоколебимое доверие к возможностям плота. Если он перенес нас в целости и сохранности через океан, то доставит живыми и на берег.

Коралловый риф и грозные буруны... Настоящий ад преградил нам путь к острову Рароиа. Буруны порядочно потрепали и плот и его команду и выбросили их на коралловый барьер.

В хижине царил невероятный хаос: картонки с продовольствием и всякий другой крепко-накрепко привязанный груз. Турстейн едва нашел себе место в радиоуголке, где ему удалось настроить коротковолновый радиопередатчик. Теперь мы были на расстоянии 4 тысяч морских миль от Кальяо и радиостанции военно-морской школы, поддерживавшей с нами постоянную связь, а до радиолюбителей из США было еще дальше. Однако накануне нам повезло: мы установили связь с радиолюбителем на Раротонге (архипелаг Кука), и наши радисты договорились с ним об установлении, в виде исключения, связи в утренние часы. А пока что мы подходили все ближе и ближе к рифу. Турстейн стучал ключом и вызывал Раротонгу.

Вот что записано в вахтенном журнале «Кон-Тики»:

*Румб — в данном случае направление от человека, находящегося на плоту, на любую точку горизонта, указываемое компасом.

Через несколько минут мы выбросили якорь за борт. Он коснулся дна, плот развернулся и встал кормой к бурлящему пеной рифу. Якорь на несколько мгновений задержал ход плота. Турстейн воспользовался этим и в бешеном темпе застучал ключом. Он связался с Раротонгой. Прибой гремел в воздухе, волны яростно вставали и падали. Все были заняты работой на палубе, а Турстейн передавал сообщение, что нас несет к рифу Рароиа, и попросил Раротонгу в дальнейшем слушать каждый час на той же волне. Если от нас не будет никаких сообщений в течение 36 часов, он должен уведомить норвежское посольство в Вашингтоне. Последние слова Турстейна были:

*О кэй1 Осталось 50 ярдов. Началось. Прощайте! (англ.)

И он выключил станцию. Кнут запаковал бумаги, и оба со всех ног бросились к нам на палубу. Якорь больше не выдерживал.

Волны становились круче и круче и ложбины между ними все глубже, и мы чувствовали, как плот стремительно взлетал вверх и опускался вниз, вверх и вниз, все выше и выше...

И снова громкий приказ:

«Держитесь! Наплевать на груз! Держитесь!»

Мы уже подошли к прибою так близко, что больше не слышали упорного беспрерывного грохота волн вдоль всего рифа. Мы слышали теперь отдельные удары, раздававшиеся каждый раз, когда ближайший вал разбивался о скалы.

Все были готовы, и каждый из нас крепко держался за тот трос, который внушал ему больше доверия. В последний момент Эрик залез в хижину: он не выполнил всей программы — забыл надеть ботинки.

На корме никого не было, ей предстояло столкнуться с рифом. Ненадежны были и два мачтовых штага на корме: в случае падения мачты они повиснут за бортом над рифом. Герман, Бенгт и Турстейн забрались на ящики, у передней стены хижины. Герман ухватился за оттяжки, укреплявшие стены, а остальные двое ухватились за тросы мачты, которыми в лучшие времена поднимался парус. Кнут и я выбрали себе место около носового штага, считая, что если даже мачта, хижина и все остальное будет сметено за борт, то носовой штаг все же останется на плоту, потому что волны набегали с носа.

Как только мы почувствовали, что попали в прибой, мы обрубили якорный канат. Огромная волна вставала как раз под плотом и подняла высоко в воздух «Кон-Тики». Наступил великий момент: мы неслись на гребне волны с бешеной скоростью, наше еще живое суденышко скрипело, стонало и дрожало под ногами. Кровь у нас буквально кипела от возбуждения. Помню, что совершенно неожиданно для самого себя я замахал рукой и закричал изо всех сил: «Ура!» Это вызвало некоторую разрядку в настроении и не нанесло никакого вреда. Остальные, должно быть, подумали, что я сошел с ума, но все лица просияли и выразили улыбкой свое одобрение. Мы по-прежнему неслись вперед, волны бросались на нас сзади. «Кон-Тики» переживал свое боевое крещение. Мы не сомневались, что все сойдет хорошо.

С каждым буруном плот продвигался все дальше и дальше по рифу. Риф Рароиа был похож на крепостной вал, построенный из кораллов.

Но приподнятое настроение скоро исчезло. Позади нас, как зеленая стеклянная стена, поднялась огромная волна, мы скользнули вниз. она налетела на нас, и в следующее мгновение я увидел ее высоко над головой, почувствовал сильнейший толчок и исчез под массой воды. У меня было такое ощущение, как будто все мое тело отрывалось от плота и с такой силой, что мне пришлось напрячь все мускулы и думать только об одном: «Держись! Держись!» В таком отчаянном положении руки могут быть оторваны от плота раньше, чем мозг на это согласится, зная, чем это грозит. Затем я почувствовал, что водяная гора удаляется, освобождая мое тело из своих дьявольских тисков. Когда она с оглушительным грохотом и ревом пронеслась мимо, я снова увидел Кнута, висевшего около меня свернувшись в клубок. Сзади гигантская волна уже казалась почти плоской и серой, и когда она пронеслась наконец над хижиной, я увидел, как остальные трое тоже вынырнули из воды.

Мы все еще были на плаву.

Вмиг я восстановил свое положение и обвился руками и ногами вокруг штага. Кнут прыгнул, как тигр, к тем, кто был на ящике, потому что хижина, невидимому, была более надежной опорой. Я слышал их успокаивающие крики и видел, как поднимается новый зеленый вал, который, вздымаясь, направлялся к нам. Я предостерегающе крикнул и постарался сделаться как можно меньше и крепче. В следующий момент вновь разверзся ад, и «Кон-Тики» совершенно исчез под массами воды. Море изо всех сил стаскивало и сдергивало бедный маленький комочек—человека. Второй гигантский вал пронесся над нами. И третий такой же.

Затем я услыхал торжествующий крик Кнута, державшегося за выбленки:

— Посмотрите на плот — он держится!

После трех валов только двойная мачта накренилась да хижина немного осела.

Мы еще раз почувствовали, что одерживаем победу над стихией, и это придало нам новые силы.

Затем я увидел, как вздымается новая волна. Она была выше первых трех. Я снова предупредил криком товарищей, а сам поторопился взобраться как можно выше на штаг и уцепился за него. Затем я исчез в недрах зеленой стены, поднявшейся высоко над нами. Находившиеся позади меня товарищи успели заметить, что волна, в которой я исчез, достигала высоты 8 метров, а ее пенистый гребень был на 5 метров выше того вала, который меня накрыл. Затем огромная волна докатилась и до них, и у всех у нас была одна мысль: «Держись, держись, держись!»

Мы, по всей вероятности, уже налетели на риф. Я ощутил только удар, какое-то давление снизу на штаг, который начал провисать и подпрыгивать от толчков. Вися на нем, я не мог определить, сверху или снизу шли толчки. Все произошло на протяжении нескольких секунд, но они потребовали больше сил, чем имеется обычно у человека. Человеческий организм обладает не только мускульной, но еще и другой силой, значащей гораздо больше. Я решил, что если мне суждено умереть, то я умру в том положении, в каком находился, — как узел, висящий на штаге. Волны налетали, обрушивались и мчались дальше, оставляя после себя ужасающую картину. «Кон-Тики» преобразился, как по мановению волшебной палочки. Того плота, который мы так хорошо знали многие недели и месяцы, уже не существовало. В течение нескольких секунд наш чудесный мир превратился в обломки крушения.

Я видел на борту, кроме самого себя, лишь одного человека. Он лежал, прижатый к крыше хижины, с вытянутыми руками и лицом вниз. И правая и задняя стенки хижины были смяты, как карточный домик, а неподвижной фигурой был Герман. Когда потоки воды помчались дальше на риф, я огляделся, но не увидел никаких других признаков жизни. Мачта из твердого мангрового дерева была сломана, как спичка, и верхушка ее при падении разбила крышу хижины. Мачта со всеми снастями висела теперь с правого борта над рифом. Чурбан, на котором лежало кормовое весло, был расколот пополам. Поперечная балка переломлена, кормовое весло разбито вдребезги. Толстые сосновые доски в носовой части были раздавлены, как коробки из-под папирос, палуба .разлетелась в клочья и, как мокрая бумага, влепилась в переднюю стену хижины вместе с ящиками, банками, парусом и другими предметами. Отовсюду торчали щепки бамбука и концы канатов. Кругом царил полный хаос.

Я похолодел от ужаса. Что проку в том, что я держался крепко? Все потеряно, если хотя бы один из членов экипажа плота погиб. А после недавней борьбы с волнами я видел лишь одного человека. В этот момент за бортом плота появилась сгорбленная фигура Турстейна. Он, как обезьяна, висел на снастях упавшей мачты, но ему удалось все-таки взобраться на борт и подползти к развалившейся хижине. Герман тоже повернул голову и постарался состроить бодрую гримасу, но сам не двинулся с места. Я крикнул, в надежде, что и остальные отзовутся, и услыхал спокойный голос Бенгта, сообщавший, что весь экипаж находится на борту. Они лежали, крепко держась за тросы за баррикадой из плетеного бамбука, покрывавшего палубу.

Все произошло в несколько секунд. «Кон-Тики» отнесло обратной волной от кипящего котла, а в это время подошла новая волна. В последний раз я крикнул изо всех сил, стараясь перекричать окружающий грохот, и исчез в нахлынувших массах воды. Я висел, скорчившись, на штаге. Прошло бесконечных две-три секунды. Вал откатился. С меня было довольно. Я видел, что концы бревен бьются об острый выступ кораллового рифа, но не могут перевалить через него. Затем нас снова стало уносить от рифа. Я видел двух людей, которые, растянувшись, лежали на крыше хижины. Но никто из нас больше не улыбался. Из груды бамбука донесся спокойный голос:

— Так дело не пойдет.

И мной овладело уныние. Так как мачта все больше и больше кренилась через правый борт, я оказался наконец висящим за бортом. Шла следующая волна. Когда она прошла, я почувствовал смертельную усталость и думал лишь о том, чтобы попасть на бревна и прилечь за баррикадой. Когда вода отхлынула, я впервые заметил около нас обнажившийся зловещий красный риф и увидел Турстейна, стоявшего, согнувшись пополам, на блестящих красных кораллах и державшегося за снасти, свисающие с мачты. Кнут стоял на корме, приготовившись к прыжку. Я крикнул, что мы все должны оставаться на бревнах, и Турстейн, как кошка, прыгнул обратно — его смыло за борт волной.

Еще две или три волны меньшей силы обрушились на нас. А что случилось потом, я не помню. Знаю только, что пенящиеся волны набегали и убегали, а я опускался все ниже и ниже, к красному рифу, над которым нас подняла волна. Затем до меня стали долетать только вспененные гребни из соленых брызг, и я смог вскарабкаться на плот. Все мы начали перебираться на бревна кормы, которые лежали выше остальных на рифе.

Мы не успели моргнуть глазом, как Кнут присел и прыгнул на риф. В руках у него был трос, лежавший на корме. Пользуясь спадом волны, он пробежал метров двадцать по рифу и, когда следующая волна хлынула, пенясь, на него, спала и широким потоком ринулась с рифа, — он стоял цел и невредим.

Только теперь Эрик в ботинках выполз из хижины. Куда легче мы бы отделались, если бы последовали его примеру. Хижина не была снесена за борт, а лишь превратилась под парусиной в лепешку, и Эрик спокойно вытянулся среди вещей и слушал грохот волн, хотя обвалившиеся бамбуковые стены прогнулись внутрь. Бенгт получил небольшое сотрясение мозга, когда на него свалилась мачта, но ему тоже удалось заползти в хижину и улечься рядом с Эриком. Мы, конечно, все бы залегли в ней, если заранее знали, как спокойно будут выдерживать натиск воды бесчисленные найтовы и плетеные бамбуковые стены.

Хаос. Общий вид плота после крушения. Мачта сломана, хижина продавлена, бамбуковая палуба разбита вдребезги, наши вещи разбросаны по всей палубе.

Эрик стоял наготове на корме, и когда волна отхлынула, он тоже прыгнул на риф. Следующей была очередь Германа, а за ним — Бенгта. С каждой волной плот продвигался все дальше по рифу, и когда очередь дошла до Турстейна и меня, то плот находился уже так далеко на рифе, что не было надобности его покидать. Весь экипаж принялся за спасение груза.

Дьявольский выступ на рифе находился теперь на расстоянии 20 метров сзади нас, и об него разбивались катившиеся один за другим длинными рядами буруны. Коралловые полипы позаботились построить такой высокий риф, что только самая верхушка буруна могла посылать через наши головы свежий поток морской воды в богатую рыбой лагуну. Здесь был свой мир — мир кораллов, и они развлекались, изобретая самые причудливые формы и раскраски.

После кораблекрушения. Все мы живы и переносим с плота самые необходимые вещи. Даниельссон тащит свой старый матрац.

Далеко в глубине рифа мы нашли выброшенную волнами резиновую лодку, полную воды. Воду мы вычерпали, а лодку притащили к обломкам плота. Здесь мы нагрузили ее самыми необходимыми вещами; радиоаппаратурой, продовольствием и бутылками с водой, и оттащили все это по рифу к одиноко возвышавшейся и похожей на метеорит коралловой глыбе. Затем мы вернулись к месту крушения за новым грузом. Мы не знали, как сложатся обстоятельства и до какого места будут доставать волны, когда начнется прилив.

К нашему счастью, самый ценный груз уцелел во время крушения. Далеко в глубине рифа мы нашли выброшенную волнами резиновую лодку, нагрузили ее радиоаппаратурой, продовольствием и другими вещами и оттащили как можно дальше по рифу.

В мелководье на рифе мы заметили что-то, блестевшее на солнце. Мы подошли поближе и, к своему удивлению, увидели, что это были две пустые консервные банки. Конечно, это совсем не то, что мы ожидали найти. Еще больше мы удивились, когда рассмотрели, что маленькие банки совсем недавно были откупорены и блестели как новенькие. На них была надпись «Ананасы», точно такая же, как на банках, входивших в новый фронтовой паек, которым нас снабдили для его проверки перед началом путешествия. Таким образом, это были наши банки, которые мы выбросили за борт после нашего последнего обеда на «Кон-Тики».

Мы по их пятам шли на риф.

Кораллы под ногами были острыми и очень неровными, и когда мы шли по шероховатому дну, вода доходила то до щиколоток, то до самой груди, в зависимости от многочисленных каналов и ручьев, прорезавших риф. Анемоны, морские розы и кораллы делали риф похожим на подводный сад на скале, в котором росли кактусы и мох и стояли окаменелые растения красного, желтого, зеленого и белого цвета. Кораллы и водоросли, раковины и кишевшие повсюду фантастические рыбки играли всеми цветами радуги. В более глубоких каналах в кристально прозрачной воде к нам подбирались небольшие, 4-футовые акулы. Но стоило хлопнуть по воде ладонью, как они делали разворот и держались на почтительном расстоянии.

В том месте, где мы потерпели аварию, были лишь мокрые коралловые глыбы и небольшие озерца, а дальше лежала спокойная голубая лагуна. Начался отлив, и из воды кругом нас показывались всё новые и новые коралловые образования, а прибой, беспрестанно грохотавший вдоль рифа, стал ниже на целый этаж. Кто знает, что будет, когда начнется прилив... Лучше убраться подальше, в безопасное место.

Риф, похожий на полузатопленную стену крепости, к северу поднимался и к югу спускался. Далеко на юге широко раскинулся остров, густо покрытый пальмовым лесом, а прямо перед нами к северу, всего лишь в 600—700 метрах, находился другой, совсем маленький островок. Он лежал за рифом, его пальмы поднимали свои кроны к небу, и снежно-белые песчаные берега сбегали к спокойной лагуне. Весь остров напоминал большую зеленую корзину с цветами и казался нам воплощением рая.

Его-то мы и выбрали.

Герман стоял рядом со мной, и все его бородатое лицо сияло. Он не произнес Ни слова, протянул руку и тихо засмеялся. «Кон-Тики» по-прежнему лежал далеко на рифе, и над ним летели брызги. Это были обломки плота, но почетные обломки. Все на палубе было разбито, а девять бальзовых бревен из леса в Киведо, в Эквадоре, были по-прежнему целы. Они спасли нам жизнь. Море унесло часть нашего груза, но все, что было укрыто в хижине, уцелело. Мы уже собрали с плота все, что имело ценность, и перенесли в безопасное место — на верхушку огромной, опаленной солнцем глыбы за рифом.

С того момента, как я прыгнул на риф, мне, собственно, не хватало рыбок-лоцманов, извивающихся перед носовой частью плота. Огромные бальзовые бревна лежали на рифе, воды было всего несколько сантиметров, и под носовой частью копошились коричневые морские слизняки. Рыбок-лоцманов не было. Золотых макрелей не было. Между бревнами назойливо шмыгали неизвестные нам плоские рыбы с окраской, как у павлинов, и с развевающимися плавниками. Мы попали в новый мир. Юханнес покинул свою щель, Несомненно, он нашел здесь более удобное убежище.

Я бросил последний взгляд на палубу полуразвалившегося плота и увидел на дне смятой корзинки маленькую пальмочку. Она выросла из глазка кокосового ореха, пустила два сильных корня и имела около метра в высоту. С растением в руках я направился по воде к острову. Впереди я увидел Кнута, который шлепал по воде туда же, неся подмышкой модель плота, сделанную им с большим искусством во время путешествия. Вскоре мы нагнали Бенгта. У нашего прекрасного завхоза была шишка на лбу, с бороды капала морская вода. Он шел, согнувшись в три погибели, и подталкивал ящик, который подскакивал каждый раз, когда прибой посылал на риф волну. Бенгт гордо поднял его крышку. Это был камбузный ящик; в нем находились примус и вся кухонная утварь, причем в хорошем состоянии.

Первым нашим пристанищем после крушения был необитаемый пальмовый остров со спокойной лагуной. Мы провели сто один день на плоту и переживали особое ощущение, почувствовав себя на твердой земле.

Я никогда не забуду нашего шествия вброд по рифу к райскому пальмовому острову, который становился все больше, по мере того как мы к нему приближались. Я достиг наконец залитого солнцем берега, снял ботинки и зарылся ногами в сухой, теплый песок. Затем я побрел к зарослям пальм, наслаждаясь каждым отпечатком ноги в нетронутом песке. Скоро верхушки пальм сомкнулись над моей головой; я продолжал идти к середине маленького острова. Надо мной под листьями пальм висели зеленые кокосовые орехи. Какие-то пышные кусты были усыпаны белыми цветами, пахнувшими так сильно и нежно, что у меня закружилась голова. В самом центре острова надо мной появились две морские крачки. Белые и легкие, они напоминали два облачка. Маленькие ящерицы выскакивали из-под ног, а самыми важными обитателями острова были кроваво-красные раки-отшельники; они шныряли во всех направлениях, волоча за собой украденные у улиток раковины величиной с яйцо, которыми прикрывали свое нежное тело.

Я был взволнован до глубины души. Опустившись на колени, я засунул пальцы глубоко в теплый песок.

Путешествие закончилось. Все были живы. Нас выбросило на маленький необитаемый остров Южных морей. И на какой остров! Подошел Турстейн, сбросил мешок, растянулся на спине и стал смотреть на кроны пальм и на белых птиц, легких как пух. У Германа же, как всегда, оказался избыток энергии. Он недолго думая взобрался на небольшую пальму и сбросил вниз гроздь зеленых кокосовых орехов. Мы срезали ножами их мягкие верхушки, как скорлупу у яиц, и пили холодное кокосовое молоко — самый восхитительный, освежающий напиток. Стражи ворот рая выбивали на рифе монотонную барабанную дробь.

— Чистилище было немного сырым, — сказал Бенгт. — Но рай я примерно так себе и представлял.

Мы лениво растянулись на земле и улыбались белым пассатным облакам, плывшим над кронами пальм на запад. Теперь мы уже не следовали беспомощно за ними, а лежали на надежном неподвижном острове и были действительно в Полинезии.

Мы лежали и потягивались, а буруны продолжали грохотать, как поезд, туда и обратно, туда и обратно.

Бенгт был прав: мы были в раю!